В поисках истоков социально-личностной направленности, а в широком смысле — личностной «доброкачественности» не следует забывать, что индивидуальная восприимчивость к вносимым извне этическим положениям у разных людей существенно различается, и это серьезный довод в пользу ее биологической детерминированности. Почему у очень многих, даже рано усыновленных, отказных детей плохой социальный прогноз? На воспитательный призыв нужно иметь, чем откликнуться. В процессе воспитания реализуются заложенные потенции. Если таковые отсутствуют, та же совесть, например, то ее и не разбудить, возможна только дрессировка. Воспитание взывает к совести, и на этой основе выстраиваются отношения с миром; дрессировка больше полагается на страх. В неспособности любить, сочувствовать, стыдиться, угрызаться совестью проявляют себя родительские гены, и хорошая среда пасует перед плохой генетикой. Нравственный дефект имеет биологический фундамент, и в слове «выродок» слышится не только моральное осуждение, но и констатация биологической деградации. Народная мудрость насчет яблока и яблони имеет массу подтверждений и в жизни, и в психиатрической практике.
Я думаю, что и эстетические пристрастия определяются не только средой (временем, окружением), но и опираются на некие, как говорил Крепелин по другому поводу, предуготованные механизмы. Модернизм и авангардизм как воплощение разрыва с академической традицией наверняка ближе либералу и космополиту, нежели консерватору и почвеннику. Иначе говоря, человек не чистая доска, на которой можно писать все что угодно; он выбирает из предлагаемого средой лишь то, с чем он готов жить, находясь в согласии с самим собой, со своей природой.
П.Б. Ганнушкин, отдавая должное влияниям среды, отводил ей роль моделирующего, но не создающего психопатию фактора и резко отрицательно относился к термину А.К. Ленца «социопатия», рассматривавшего психопатию как продукт социальных влияний. На необходимость отграничения психопатий от модельных обратимых состояний, включающих педагогически и социально запущенных, так называемых «трудных» детей указывали Е.А. Попов и С.С. Мнухин.
Как отличить «трудного», семейно и социально запущенного ребенка или подростка, воспринявшего моду поведения антисоциального окружения, от психопата?
Приблизительная дифференцировка возможна в поперечнике. У социально запущенного в речи и манерах заметен улично-тюремный налет. Психопат не так нагл, далеко не всегда вульгарен. Он более «номенклатурен», то есть в нем высвечивается конкретный психотип. В большой степени поможет помещение в благоприятную среду и время. Со временем в нормальной обстановке «трудный» и запущенный ребенок постепенно оттаивает и становится все более социально приемлемым, все меньше звучат речевые и поведенческие стереотипы антисоциальной среды, все больше проявляется личностно-доброкачественное, если, конечно, совесть была заложена в его генетическую программу или если он изначально не был психопатом. В этом случае бессильной окажется самая здоровая среда. Психопата впереди обязательно ждут аутохтонные или ситуационно спровоцированные декомпенсации. Причины его дисгармонии с окружающим миром имеют внутренний характер, в то время как у «трудных» и запущенных их следует искать и видеть именно в несовершенстве мира, то есть они по отношению к личности чаще внешние. Надо полагать, что какую-то часть асоциальной и антисоциальной среды составляют прирожденные, можно сказать, конституциональные бродяги и жулики, находящиеся в полной гармонии со своим образом жизни и промыслом. По всей вероятности, это психопатические личности, и в этих случаях никакие воспитательные воздействия перспективы не имеют. Варлам Шаламов, много общавшийся в колымских лагерях с бывшими колонистами макаренковских трудовых коммун, сокрушался по поводу того, что «жульническая кровь неистребима»
Отмечая большую динамичность (обратимость) приобретенных или краевых психопатий, О.В. Кербиков подчеркивал необходимость разграничения их с непатологическими личностными искажениями, но четких дифференциальнодиагностических критериев предложено не было. Десоциализация личности, обусловленная средовыми влияниями, при которой поведение определяется примитивными влечениями и навязанными этой средой шаблонами, действительно обратима при перемене условий жизни. Поведение этих подростков соответствует условиям и требованиям среды, которая их окружает и обеспечивает выживание в ней. Свойственный социальной и педагогической запущенности признак обратимости кладется в основу концепции нажитой психопатии. Таким образом, краевая психопатия от ядер- ной (истинной) отличается принципиально (отсутствуют признаки врожденности и стабильности), в то время как от социальной запущенности практически неотличима. Оба феномена сформированы средой. Проявляя себя повсеместно, несут страдания окружающим, оба выносят на социальную обочину, оба обратимы. Диктуемые средой поведенческие стереотипы не являются, на мой взгляд, ни психопатообразующими, ни характерообразующими. Характер и стиль поведения не должны отождествляться. Граница между ними вполне различима. Что касается свойственной психопатам гипертрофированности личностных проявлений, «нарушающей социальную гармонию» и т.п., то об относительности и приблизительности оценивающих личность и поведение социологических критериев речь уже шла.
Обосновывая выделение нажитой психопатии, О.В. Кербиков упоминает работы Мишо, Жоли, Эйе, Дюблино, Рейха, Биндера, Вебера, описавших у детей и подростков личностные реакции имитации, оппозиции и так называемые бессимптомные неврозы или невротические характеры, находящиеся на границе неврозов, психопатических личностей и психозов. О.В. Кербиков видит в этих явлениях переход от невроза к психопатическому характеру и выводит идею о реактивном формировании патологических черт характера как этапа на пути к психопатии. По-моему, описанные французскими и швейцарскими авторами реакции оппозиции, имитации, возмущения, госпитализма, так называемые неврозы характера не создают характер, а являются по отношению к нему вторичным (привнесенным) наслоением и не должны с ним (характером) отождествляться. Жизнь человека в мире людей целиком состоит из его реакций на окружающих и реакций окружающих на него самого. И через эту жизнь человек проходит со своим характером, весьма жесткой и стабильной личностной составляющей, достаточно устойчивой к ситуационным воздействиям. Будь иначе, человек представлял бы собою аморфное, лишенное индивидуальности, постоянно меняющееся и непрогнозируемое существо.
Ситуативно обусловленные реакции и состояния не тождественны характерологическому сдвигу, далеко не всегда являются болезненными и рассматриваться в качестве этапа формирования характера, его новых, патологических свойств не должны.
Возвращаясь к вопросу о влиянии среды на формирование личности и, в частности, на формирование характера, считаю такую возможность призрачной. Миллиарды лет эволюции органического вещества создали человека — немыслимой сложности биологическую структуру, наделенную психикой и во многом благодаря ей прекрасно приспособленную для жизни на планете и в социуме. Трудно представить, чтобы мудрая природа, сумев создать самое совершенное и непостигаемо сложное — психику, допустила возможность вмешательства в этот процесс, сделала психику и, в частности, характер уязвимым и податливым к воздействиям на него таких небиологических (я подчеркиваю — небиологических!) факторов, как социальный строй, воспитание или удары судьбы. Не нужно смешивать влияние среды с самим фактом жизни среди людей. Становление личности и разума невозможно без общения с людьми, но качества ума и личности от конкретных обстоятельств жизни зависят мало. Другое дело, если среда воздействует не на психику, а на сому, на плоть, так сказать. Избиения и пытки, холод и голод разрушают в человеке то, что делает его личностью — достоинство и жертвенность, разборчивость в средствах и брезгливость в фигуральном и буквальном смысле. Жесткое биологическое воздействие способно снять цивилизационные запреты и культуральные табу, вынудить к поступкам, которые человек, возможно, никогда бы не совершил при любом психологическом давлении.
Истоки бытующих доныне преувеличенных, с моей точки зрения, представлений о роли социального в происхождении психических расстройств вообще и психопатий в частности, следует искать в атмосфере, царившей в науке и обществе с начала 30-х годов прошлого века. Очевидно, что перекос в сторону большей значимости социального связан не только с тотальным изгнанием генетики из советской науки, но и с жесточайшим давлением социалистической идеологии с использованием пропагандистского и репрессивного аппарата по созданию нового советского характера, «выработке коммунистического человека» (Н. Бухарин) условиями советской действительности. Впрочем, первое вытекало из второго. Не в последнюю очередь отсюда, я думаю, торжество в советской психиатрии доктрины о нажитой или краевой психопатии.
