Отвергание яркого света или темноты, насыщенного цвета или фотографии с нейтральным сюжетом (ветки дерева, моста через реку, садовой лейки, клубка шерсти, фуражки, яблока) может быть объяснено страхом с очень большой долей условности.
На вопрос: «Почему ты прячешься от огурца?» может последовать: «Зеленый». При этом зеленого яблока ребенок не боится. Насколько ответ информативен? И является ли обращенное в пространство «зеленый» ответом на вопрос? Может быть, поведение определяется чувством приятного или неприятного? Но как объяснить, почему неприятно изображение садовой лейки, безразлично тиканье ходиков и приятно тысячекратное открывание и закрывание водопроводного крана? Боится ли аутист шума кофемолки или дрели? Ему страшно или неприятно? Может быть, эти шумы как-то нарушают именно в эту минуту его витальный биологический комфорт? И нам непонятно, почему ему что-то приятно или неприятно, и как и почему у аутиста формируется ощущение приятного и неприятного. Содержательных страхов у аутиста, скорее всего, нет. Объяснение, что аутист бежит от страхов и неприятных ощущений в свою «скорлупу», представляется совершенно неудовлетворительным. Честнее согласиться с тем, что мы не знаем, чем обусловлены действия аутиста, нежели принять неудовлетворительное объяснение.
Почему аутист не откликается на имя? Петя не осознает себя Петей? Не различает слов, их смыслов, смысла оклика? Слаб сигнал? Сила сигнала, громкость оклика ничего не меняет, отсюда подозрения в глухоте. Но у аутиста нормальный слух. Аутист не следует за указующим жестом, не смотрит в глаза, не заглядывает в лицо. Посмотреть в глаза, заглянуть в лицо — значит увидеть в другом человека, а именно это для него недоступно. Он находится в другом психическом поле. Если бы откликнулся, обернулся, то есть, фигурально выражаясь, вошел бы в наше поле — не был бы аутистом. Для того чтобы понимать и быть понятым, нужно находиться в общем смысловом поле.
Может быть, поиски понятных нам смыслов в поведении организма иной психической природы изначально бессмысленны? Может быть, не надо пытаться понимать действия аутиста, исходя из привычных нам представлений о любви, враждебности, одиночестве, страхе и т.д.? Поведение животного, обеспечивающего свое выживание, мы понимаем и можем прогнозировать. Например, собака прекрасно различает своего агрессивного сородича на улице и безразлична к его изображению, как и к собственному отражению в зеркале, вероятно, как-то понимая, что за зеркалом никого нет. Моя собака, такса по имени Тёма, на прогулке бежит впереди и оглядывается, проверяя, далеко ли хозяин, ревнует и обижается, если я приласкаю чужую собаку, демонстрируя свои чувства с полной определенностью, и мне понятно его поведение, направленное на обеспечение собственного благополучия и безопасности. Ментально мы вместе. Поведение аутиста мы не можем наполнить ясной нам логикой, даже если он точно воспроизводит сложные мелодии и целые страницы из Маршака или Чуковского. Мы не можем сказать об аутисте, что его что-то волнует, возмущает, восхищает или ужасает. По-видимому, легче найти взаимопонимание с инопланетным разумом, если таковой существует, через универсальные законы физики, химии, астрономии, математики, чем преодолеть барьер, отделяющий от нас аутиста, в психической жизни которого понятие «смысл» отсутствует. Пребыванием в ином психическом пространстве (содержательного мира у аутиста нет) обусловлено и отсутствие жестов утверждения, отрицания, приветствия, прощания. Жестикуляция что-то означает только для пребывающих в общем смысловом поле.
В связи с тем, что поведение аутиста дает нам мало информации о его психической жизни, можно составить о ней лишь фрагментарное и предположительное представление. Попытка вообразить жизнь человека, лишенного воображения, не понимающего сути вещей, а смысл событий воспринимающего исключительно буквально, оставляет безрадостное впечатление. Даже близкие — это не родные (родство как понятие аутисту недоступно), а те, кто рядом, близко. Мир лишен опор, бессмыслен, хаотичен, наполнен непонятными событиями, неприятными звуками и прикосновениями. Он безлюден и бездушен. Люди и вещи равнозначны, люди — часть мира вещей, принципиально не отличаются от животных, а птицы опознаются по числу ног. Нет родных и нет осознания сиротства и переживания трагедии от неспособности к этому осознанию. Аутист не знает радости от игры, так как не понимает ни смысла игрушки, ни правил игры, ни смысла победы или проигрыша. Он лишен возможности осознать симпатию, сочувствие, любовь к себе, равно как испытать эти чувства самому. Улыбка, ласка, слезы матери никак не отзываются в его душе. Каким и кем нужно быть, чтобы жить в таком мире и находиться с ним в согласии? Только если быть его частью, не отделяя себя от него.
Благодаря абстрактному мышлению человек способен проникать в суть вещей, познавать природный мир, противопоставить себя природе, подняться над ней. Сопоставление психики аутиста с синдромом Каннера даже с выраженными степенями умственной отсталости некорректно, поскольку имеющаяся у олигофрена тенденция к конкретному мышлению оставляет некоторую возможность пользоваться аналогиями, благодаря чему олигофрен способен выйти за пределы полученной информации, что, собственно, и является одним из критериев обучаемости. Присущие аутисту отсутствие воображения и буквальное восприятие мира приводят к тому, что познание, то есть осмысление этого мира, становится проблематичным, стена между аутистом и окружающим миром — непроницаемой, а диагноз «аутизм Каннера» — гораздо более катастрофичным, чем даже глубокая умственная отсталость.
